стороны в сторону. Шли молча с суровыми загорелыми лицами. Ветер трепал ленты бескозырок. На немощеной дороге толстым слоем лежала сухая, как зола, пыль. Ветер относил ее из-под ног на болото, где над полегшим осотом поднимался синеватый пар.
Отряд, прогремев сапогами по бревенчатой гати, вышел на главную улицу поселка. Солнце в это время наткнулось на острые, как пики, вершины леса и багровой волной захлестнуло горизонт. На дорогу упали тени. Потемнели запыленные липы. И только на кончиках штыков остались малиновые отсветы да на далеком кордоне тепло засветилось окошко, словно вынутый из прокатного стана стальной лист.
Появление моряков произвело на заводе то же действие, что введение раскислителей в кипящий металл. Наступило спокойствие. Даже, пожалуй, немного странное, потому что орудийные раскаты за лесом стали слышнее, а красногвардейцы, охраняющие мост, уже два раза приводили вражеских разведчиков. Но даже у самых слабых пропадали сомнения, когда по заводскому двору уверенно проходили вооруженные военные моряки.
Особой уверенностью в словах и движениях отличался командир отряда матрос первой статьи Федор Чернега. Это был человек большого роста, с могучими плечами. Сбить его с толку не мог даже инженер Зудов. Встретились они в мостокотельном цехе, где день и ночь, словно пулеметы, стучали клепальные молотки. Чернега молча слушал Зудова, не вынимая изо рта короткой трубки. Инженер волновался, долго и непонятно говорил об ответственности за судьбы Родины. Наконец, устав слушать, моряк вынул трубку, поднял на Зудова свои тяжелые глаза и сказал:
— Темнишь, товарищ. Смотри, мои ребята могут обидеться.
Сказал так, что у Зудова пропала охота продолжать разговор.
Когда Чернега появился в цехе, он огляделся, стал в стороне и, расставив ноги, словно врос в землю. В это время он был похож на толстый корабельный кнехт. Вокруг него ляскали стальные листы, плющились раскаленные добела заклепки, отрывистые команды заглушались перестуком молотков.
Чернега тосковал по морю. Цех напоминал ему корабельную жизнь. Особенно в последнюю ночь, когда заканчивали одевать бронепоезд. Ночь была такой же тревожной и напряженной, как та, холодная, осенняя, на Неве, когда он стоял на палубе и до боли в глазах всматривался в темную воду. За его спиной была вся стальная громада крейсера. Тогда он не зал, как, впрочем, не знал никто, что это последняя ночь старого мира. Он нес ночную вахту в этом коротком и трудном походе, и он первым увидел расплывшееся в темноте громадное сооружение Николаевского моста. Наверху, на мостике крейсера, вспыхнул прожектор. За мостом, как тараканы, заметались согнувшиеся фигурки юнкеров. Носовое орудие бесшумно разворачивалось в сторону утонувшего во тьме города. В ту ночь Федор Чернега особенно отчетливо понял, что не может успокоиться до тех пор, пока прожекторный луч революции не осветит всю землю. Он без сожаления покинул корабль, чтобы ступить на берег и пройти по суше с оружием в руках, водворяя революционный порядок…
Посмотреть, как выходит бронепоезд, прибежали рабочие из самых дальних цехов. По обе стороны полотна выросла огромная толпа. Дальше на пустыре, на самом видном месте, сооружали трибуну. Алексей Миронов держал в руках красный флаг на длинном древке. Вокруг Миронова толпилось человек двадцать. Отчаянно спорили. Никак не могли решить, как назвать бронепоезд.
— Не шумите, товарищи. Номер у бронепоезда есть. А название сейчас придумаем. Поставим на обсуждение. Проголосуем, — говорил Миронов, записывая очередное очень длинное предложение.
Старому прокатчику, внесшему предложение, со смехом кричали:
— Эка загнул! Краски писать не хватит.
— Нельзя короче, — степенно разъяснял прокатчик. — Не понимаешь, а кричишь. Видишь, тут «революция», а тут «кровавая буржуазия», надо их подальше друг от друга поставить.
Паровоз шумно задышал паром. Пронзительно свистнул. Тимофей Реудов высунулся из будки. Ему замахали руками. Миронов поднял флаг. Лязгнули сцепления. Тускло отсвечивая стальными боками, паровоз пошел вперед. Вверх полетели шапки. Ура-а-а!
И вдруг все мгновенно смолкло. Раздался треск. Из-под колес паровоза вздыбились гнилые концы шпал. Заскрежетала стальная обшивка. Паровоз накренился и прочно сел в песок.
Толпа разразилась проклятьями.
— Начальника подъездных путей тащи!
— Расстрелять мерзавца!
— Раньше-то чего смотрели? Давно пора ремонтировать.
Первым нашелся Александр Иванович. Он протискался к паровозу, где, бестолково размахивая руками, метались рабочие. На гнилом куске шпалы стоял машинист Реудов и свирепо ругался. Лицо его было багровым от ярости. Александр Иванович снял фуражку, помахал ею в воздухе:
— Тихо! Внимание! Быстро тащите ваги! Бригадир Норкин, готовьте домкраты! Спокойно, все, как один, за работу.
Рабочие перестали трясти бледного юношу в инженерской фуражке, бросились по цехам. У юноши прыгали губы. Это был начальник подъездных путей.
— Наряды на ремонт пути были составлены, — уже в который раз повторял он. — Начальник цеха должен подписать их.
— Хорошо, разберемся, — сухо ответил ему Александр Иванович.
Зудов, вызванный в Деловой совет, широко раскрыв дверь, смело вошел в кабинет Глыбова, уверенно прошел к столу и сел.
— Что-нибудь срочное? — невинно осведомился он.
— Так что ж, Арнольд Борисович, решили от слов перейти к делу? Воспользовались тем, что Деловой совет не успел вмешаться?
— Может быть, соблаговолите объяснить?
— Почему не подписали наряды на ремонт пути?
— Не обязан. Тем более что не располагаю средствами на оплату внецеховых работ. Вам это должно быть известно.
Александр Иванович тяжело вздохнул. Он хорошо знал: спорить с Зудовым — бесполезное дело: скользок и увертлив, как уж. Александр Иванович слушал, как логически верно разворачивает инженер ход своих мыслей, и вдруг, не выдержав, сурово приказал:
— Идите!
Арнольд Борисович пожал плечами, поднялся и не спеша, не теряя достоинства, удалился. Александр Иванович походил вокруг стола, резко остановился. Поставил ногу на стул, оперся о колено. Брови его нахмурились. В приоткрытое окно вместе с запахом серы влетел бодрящий холодок. Сгущались сумерки. С улицы доносился топот множества ног и звон инструментов. Это шли аварийные бригады восстанавливать путь. Глыбов думал долго и напряженно. Потом решительно снял телефонную трубку:
— Председателя ЧК!
2
На восстановление пути собрали людей со всего завода. Бригады формировались из добровольцев. Не каждый, проработав свою смену, был в состоянии выдержать сверхурочные ночные работы. Поэтому сильно уставших рабочих, как они ни бодрились, без разговоров отправляли домой спать. Миронов, формировавший бригады, и здесь остался верен своему принципу: прежде всего классовое самосознание. В мартеновский цех он пришел поздно. Рабочие, окончившие смену, толпились у конторки. Миронов выступил перед ними с короткой речью. Вся она, собственно, если отбросить революционные призывы, состояла из одного вопроса: кто готов немедленно пойти на выполнение ответственного задания. В подробности оратор не вдавался. Рассуждать некогда. Да или нет?
Мартеновцы оставляли печи, снимали рукавицы и подходили к Миронову. Набралось человек тридцать. Ивану
